СТЕРН Лоренс

(1713-1768)
В январе 1760 года в литературной жизни Лондона произошло знаменательное событие. На Пэлл-Мэлл в книжной лавке Роберта и Джеймса Додсли появились первые два томика романа с непритязательным названием - 'Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена'. Место издания указано не было: роман напечатали в конце 1759 года в Йорке, а провинциальные книги в столице шли плохо. Да и имя автора, как тогда нередко случалось, на титульном листе не значилось.

Книга раскупалась бойко, отчасти благодаря хвалебному отзыву знаменитого актера Гаррика. Так что когда автор романа - никому не известный провинциальный священник Лоренс Стерн, приехав в Лондон, спросил в лавке Додсли экземпляр 'Тристрама Шенди', ему сообщили, что книгу эту ни за какие деньги не купишь.

То было началом феерического успеха. В квартире нового любимца читающей публики, по его собственному выражению, 'все время теснятся важные люди, первейшие вельможи наперерыв стараются оказать... любезности'. Томас Грей, автор ставшего и у нас знаменитым по переводам Жуковского 'Сельского кладбища', пи-шет в апреле 1760 года, что 'Тристрам Шенди' 'вызывает всеобщее восхищение, так же, как и его создатель. На обеды, где ожидается Стерн, приглашают за две недели вперед'. Гаррик уступает Стерну свою ложу в театре Дрюри-Лейн. Великий Рейнолдс пишет его портрет по просьбе лорда Оссори. Не менее великий Хогарт соглашается сделать иллюстрации к следующему изданию 'Тристрама Шенди'. В конце своего пребывания в Лондоне Стерн даже удостаивается чести быть представленным ко двору.

Если на поездку в Лондон денег у Стерна не нашлось и его попросту привез сюда в своей карете помещик Стивен Крофт, то теперь, через три месяца бурной столичной жизни, он, обласканный и знаменитый, возвращается в Йорк в собственном щегольском экипаже.

Однако слава пришла к уже не молодому и очень больному человеку: Стерну было в ту пору 46 лет и он тяжко страдал чахоткой. Тем не менее за последние отпущенные ему судьбой восемь лет он успел создать больше, чем за всю предшествующую жизнь и занял прочное место в истории, положив начало целому литературному направлению.

Стерн оставил после себя девять то-мов 'Тристрама Шенди' (1759-1767), четыре томика 'Проповедей мистера Йорика' (1760-1761), 'Сентиментальное путешествие по Франции и Италии' (1768). Посмертно были опубликованы еще три тома проповедей, 'Письма к Элайзе' и 'Дневник для Элайзы'. Все созданное Стерном написано от первого лица, а мемуарная форма обладает коварной убедительностью: дистанция между героем-рассказчиком и реальным автором книги подчас почти неразличима. Недаром древнеримского писателя Апулея хотели судить за проступки его персонажа. Нечто похожее произошло и со Стерном. Личности его героев - Тристрама и Йорика - прочно срослись в восприятии не одного поколения читателей с личностью их создателя: не случайно один из ранних русских переводов 'Сентиментального путешествия' был озаглавлен 'Стерново чувствительное путешествие под именем Йорика'.

Во многом этому способствовал сам писатель. Понятие жизнетворчество историки литературы связывают с эпохой романтизма и, позднее, символизма. Но, может быть, одним из первых сознательно и последовательно размывал грань между творчеством и жизнью именно Лоренс Стерн. В сочинениях своих он стремился приблизить время вымышленных событий к действительному, а в повседневности словно вживался в созданный им же художественный образ. Причем у него было два амплуа: весельчак Арлекин и меланхоличный Пьеро - Тристрам и Йорик. Взять хотя бы письма Стерна - то фривольно чудаческие (университетскому другу Холлу Стивенсону, Гаррику, лорду Шелбурну, таинственной Ханне), то томно чувствительные (своей поздней любви Элайзе Дрейпер и ее друзьям Джеймсам).

Тем не менее, у Стерна, многое предвосхитившего в романтизме, не было трагической безоглядности, свойственной почти всем представителям этого направления. Пожалуй, в главном совсем не верна хрестоматийная характеристика, данная писателю Гейне: 'Он равен Вильяму Шекспиру, и его, Лоренса Стерна, также воспитали музы на Парнасе. Но, по женскому обычаю, они своими ласками рано испортили его. Он был баловнем бледной богини трагедии, однажды, в припадке жестокой нежности она стала целовать его юное сердце так сильно, так страстно, так любовно, что оно начало истекать кровью и вдруг постигло все страданье этого мира и исполнилось бесконечной жалостью. Бедное юное сердце поэта! Но младшая дочь Мнемозины, розовая богиня шутки быстро подбежала к ним и, схватив опечаленного мальчика на руки, постаралась развеселить его смехом и пением, и дала ему вместо игрушки комическую маску и шутовские бубенцы, и ласково поцеловала его в губы, и запечатлела на них все свое легкомыслие, всю свою озорную веселость, все свое шаловливое остроумие. И с тех пор сердце и губы Стерна впали в странное противоречие: когда сердце его бывает трагически взволновано и он хочет выразить свои самые глубокие, истекающие кровью задушевные чувства, с его губ, к его собственному изумлению, со смехом слетают самые забавные слова'. В чем-то самом главном личность Стерна несовместима с понятием 'романтическая натура', 'романтический гений'. Стерн жадно стремился к гармонии, а смех почитал одним из важнейших средств ее достижения. Открывая свой первый ро-ман посвящением Уильяму Питту, Стерн признается: 'Твердо убежден, что каждый раз, когда мы улыбаемся, а тем более когда смеемся, - улыбка наша и смех наш кое-что прибавляют к недолгой нашей жизни'.

О Стерне сложено немало историй, подчас самых нелепых и фантастических. Вышел даже сборник 'Йоркширских анекдотов' (1898), написанных сыном того самого Стивена Крофта, в карете которого Стерн отправился вкушать свой первый лондонский успех. Каких только выдумок здесь нет, например, такая: Стерн в бытность свою саттонским викарием, направляясь в церковь, увидел стаю уток, бросился за ружьем и, позабыв обо всем на свете, якобы занялся охотой, оставив паству в унылом ожидании.

Пожалуй, наиболее достоверно о ранней поре своей жизни рассказал сам писатель в лаконичных мемуарах для дочери Лидии. Из них мы узнаем о бесконечных переездах многодетной семьи прапорщика Роджера Стерна, во время которых рождались и умирали маленькие братья и сестры Лоренса; о его учении в Кембридже на средства состоятельных родственников; о принятии духовного сана (не по призванию, а по житейской необходимости) - почти неизбежном тогда уделе сыновей в небогатых дворянских семьях - и о 22-х годах однообразной, рутинной жизни сельского священника в небольшой деревушке Саттон-он-де-Форест близ Йорка. После них блистательный лондонский дебют мог показаться поистине чудом.

Ни один роман после 'Памелы' Ричардсона и 'Тома Джонса' Филдинга не имел столь бурного успеха у столичных читателей. Однако популярность 'Тристрама Шенди' была поначалу несколько скандального свойства. В произведении Стерна видели прежде всего шутовство и буффонду, желание эпатировать публику, смесь остроумия с непристойностью. Мало кто угадал в авторе модной книги гениального писателя, которому суждено оказать влияние на судьбу всего европейского романа.

Художественная манера Стерна была обескураживающе неожиданна: казалось бы, само название его первого сочинения должно обещать традиционное жизнеописание героя. Но обстоятельность подобного романа Стерн доводит до абсурда - герой появляется на свет лишь в середине третьего тома, а в девятом, последнем, едва достигает пятилетнего возраста, так что к концу повествования обсуждается вопрос - не пора ли сменить Тристраму детское платьице на штанишки. Внимание рассказчика сосредоточено не на нем самом - в большинстве эпизодов книги Тристрам-ребенок вообще не участвует - а на его окружении, быте и нравах Шенди-Холла. И здесь - в отличие от романов Дефо, Филдинга, Смоллета - не увидим мы широкой панорамы английской жизни: дорог, трактиров, модных курортов, постоялых дворов, калейдоскопической смены лиц самых разных званий и профессий. Перед нами игрушечный мирок, где немногие населяющие его люди живут своими забавами и иллюзиями, ставшими для них второй реальностью. У каждого из членов семейства Шенди своя причуда: не случайно сама эта фамилия означает на йоркширском диалекте 'человек со странностями', 'без царя в голове'. Дядя Тоби и его слуга капрал Трим беззаветно преданы детской игре в войну, куда более важной для них, чем события подлинные. Многочисленные чудачества и маниакальные идеи определяют поступки и помыслы Вальтера Шенди. Однако затрагиваются в романе вовсе не иллюзорные, а крайне важные для эпохи Просвещения вопросы, связанные с формированием личности: время зачатия и способ появления младенца на свет, правовые и моральные нормы брака, профанация церковных обрядов, беспомощность педагогических трактатов, выбор наставника и его роль в воспитании ребенка.

Но есть в произведении и другой повествовательный план: впервые в истории европейской литературы Стерн совмещает в мемуарном романе два времени - время события и время его описания: в 'Тристраме Шенди' воссозданы не только картины жизни Шенди-Холла поры детства героя, но и личность рассказчика, уже в зрелом возрасте пишущем свои мемуары.

Все это противоречило канонам сюжетного построения просветительского романа - читателю 'Тристрама Шенди' так и не суждено было дождаться, когда же начнется привычное развитие действия. Но, главное, Стерн увидел 'жизнь' в обыденном и незначительном - в том, что до него не было главным предметом изображения в художественной прозе. Но чтобы через будничное глубоко и по-новому раскрыть нравственный мир людей, Стерну нужен был иной масштаб, способный крупным планом показать мимику, жест, интонацию, по-зу...

Однако вспомните название романа - это не традиционные 'жизнь и приключения', а 'жизнь и мнения' героя. И в рассуждениях персонажей о самых разных вещах постоянно затрагиваются все те же волнующие вопросы: о 'человеческой природе', о рациональном и эмоциональном подходе к жизненным явлениям, об альтруизме и эгоизме, терпимости и религиозном фанатизме. Философским центром романа стала проповедь Стерна на текст 'Ибо мы уверены, что имеем добрую совесть...', прочитанная им в Йоркском соборе и опубликованная отдельным изданием еще за десять лет до написания романа. В ней в чисто публицистическом виде сформулированы те мысли, которые воплощены в характерах действующих лиц. Стерн не только пародирует манеру включать в повествование назидательные рассуждения, но и ставит под сомнение самое содержание просветительских истин.

Читая романы, мы зачастую так увлекаемся, что переносимся мыслями и чувствами в выдуманный мир, забывая, что он лишь условный, сочиненный, поэтический. Автор 'Тристрама Шенди' не позволяет поверить в эту иллюзию. Перемежая рассказ о семействе Шенди и дидактический комментарий к нему изложением своих теоретико-литературных воззрений, Стерн намеренно разрушает замкнутый мир романа, обнажает условность происходящего. На наших глазах зеленая лужайка дяди Тоби внезапно превращается в театральные декорации, а обитатели Шенди-Холла - в актеров-марионеток, надолго застывших в своих позах по произволу автора.

Избрав уникальный для того времени жанр - роман о романе, Стерн достиг той многоплановости повествования, которая и дает повод к многозначным толкованиям этого произведения. Излагая события, Тристрам не в силах справиться с нахлынувшим на него материалом: начинает говорить об одном, перескакивает на другое и только много страниц спустя заканчивает мысль. 'Какая беспомощность!' - подумает с иронией читатель. Но только в первый момент, ибо эта неровность, скачкообразность рассказа Тристрама - величайшее открытие Стерна: ведь именно так и работает человеческое сознание. Воспроизведение ассоциативности человеческого мышления, впервые предпринятое в художественной литературе Стерном, было огромным шагом вперед в развитии психологического романа.

Тристрам утверждает, что не управляет своим пером, что пишет без плана, хотя на самом деле у романа Стерна продуманная и сложнейшая композиция. Тристрам не сумел завершить свое повествование: по заявлениям рассказчика, оно должно было охватить иной, гораздо больший круг событий. Но сам Стерн выполнил то, что задумал. Ибо суть этого сочинения не в повествовании, которое ведет Тристрам, а в самом Тристраме, который ведет повествование. Роман Тристрама лишь утрировал существующий до него канон, доведя его до абсурда, до пародии. Роман Стерна надолго опередил свое время и открыл новые возможности жанра.

Еще не вышел последний девятый том, а Стерн уже всецело поглощен идеей создания другого произведения, которому суждено будет дать имя целому литературному направлению, - 'Сентиментального путешествия по Франции и Италии'.

'Сентиментальное путешествие' знаменует новый этап в английской литературе позднего Просвещения. Если прежде в просветительном романе духовный мир человека рассматривался в свете одного центрального конфликта (долг - страсть, альтруизм - эгоизм, разумное - неразумное), то для Стерна он ценен сам по себе. '...Путешествия и наблюдения мои будут совсем иного рода, чем у всех моих предшественников', - читаем в книге. Действительно, и автор, и герой нарочито равнодушны к историческим и культурным достопримечательностям Франции. Йорик 'не видел ни Пале-Рояля - ни Люксембурга - ни фасада Лувра - и не пытался удлинить списки картин, статуй и церквей, которыми мы располагаем'. Не найдем мы в этой книге и размышлений типа филдинговских - о политике, экономике, торговле... Все рассказанное Йориком о его дорожных впечатлениях важно лишь тем, что раскрывает психологию повествователя. Перед читателем не объективная картина мира, а жизнь, увиденная глазами именно этого путешественника.

Творчество Стерна, как и всякого истинно великого художника, не укладывается в жесткие рамки определенного литературного направления. Для него, крупнейшего представителя английского сентиментализма, мир и 'человеческая природа' куда более сложны, чем для его литературных сподвижников. Стерн показывает несостоятельность поведения Йорика - типичного 'чувствительного героя', ограниченность его этической позиции. Отвергая односторонний подход к человеку, рассматривая его в противоречивом единстве хороших и дурных свойств, 'заблуждений сердца и ума' и нравственных 'побед' над ними, Стерн вносит существенный вклад в развитие европейского психологического романа.

В 'Сентиментальном путешествии' Стерн переходит от прежней сухой информативности и объективности этого жанра к усилению в нем субъективного, лирического начала. Этот новый тип путешествия получил широкое распространение в литературе сентиментализма и романтизма.

Таким образом, и в жанре романа, и в жанре путешествия писатель искал пути и способы отобразить те пласты внутренней жизни человека, которые до того были недоступны художественной литературе.

Литературная судьба Лоренса Стерна оказалась столь же необычной, как и созданные им произведения: он намного опередил свою эпоху, его открытия были не сразу и не в полной мере признаны современниками. Посмертная слава писателя показывает, что его творчество принимали постепенно, причем то одни, то другие его стороны - в соответствии со вкусами и модами времени.

Творчество Стерна оставило след не только в литературе Западной Европы. Он быстро стал популярен и в России, где уже в конце XVIII века его читали и в подлиннике, и чаще, во французских и немецких переводах. В 1783 году появляется уже упоминавшееся 'Стерново путешествие по Франции и Италии под именем Йорика'. За ним следуют и другие издания на русском языке, а также журнальные публикации. Особенно популяризирует Стерна 'Московский журнал' Н.М. Карамзина. Одним из первых русских писателей, на которого творчество Стерна - и особенно 'Сентиментальное путешествие' - оказало влияние, был А.Н. Радищев, о чем он и сам говорит в письме к С.И.Шешкову: 'А как случилось мне читать перевод немецкий Йорикова путешествия, то и мне на мысль пришло ему последовать'. 'Чувствительным, нежным, любезным и привлекательным нашим Стерном' называли современники Карамзина. И бесспорно - автор 'Писем русского путешественника' многим обязан своему британскому собрату по перу.

Во второй половине XIX века обратился к Стерну и Лев Толстой. Знаменательно, что работе над ранними редакциями 'Детства' непосредственно предшествовал предпринятый Толстым, хотя и не завершенный, перевод 'Сентиментального путешествия'.

Опыт Стерна так прочно вписался в наше сегодняшнее представление о романе и путешествии, что воспринимается как особенность, изначально присущая этим жанрам. Поэтому хотелось бы закончить словами Гете о Стерне: 'Обыкновенно при быстром ходе литературного и общественного развития мы забываем о том, кому мы обязаны первыми впечатлениями, кто впервые влиял на нас. Все происходящее, проистекающее в настоящем, нам кажется вполне естественным и неизбежным; однако мы попадаем на перепутье и именно потому, что теряем из виду тех, кто нас направил на верный путь. вот почему я хочу обратить ваше внимание на человека, который... положил начало и способствовал дальнейшему развитию великой эпохи более чистого понимания человеческой души, эпохи благородной терпимости и нежной любви'.



'XVIII век создал свой роман, в котором выразил себя в особенной, только одному ему свойственной форме: философские повести Вольтера и юмористические рассказы Свифта и Стерна - вот истинный роман XVIII века'.

В.Г.Белинский



* * *



'В этом предпочтении извивов собственного сознания путеводителю с его изъезженными большими дорогами Стерн удивительно близок нашему веку. В этом внимании к молчанию, а не к речи, Стерн - предшественник современных писателей. Поэтому-то он и гораздо ближе нам сегодня, чем его великие современники ричардсоны и филдинги'.

В.Вулф



* * *



'Я не мог бы написать эту историю в традиционной манере... Но я хочу рассказать историю этой странной семьи на новый лад.. Элементы у меня точно такие же, как и у любого другого романиста: мужчина и женщина, рождение, детство, ночь, сон, брак, молитва, смерть. Во всем этом нет ничего парадоксаньного. только я стараюсь построить много планов повествования, объединенных одной эстетической задачей. Вы читали когда-нибудь Лоренса Стерна?'