ФЕОФАН ПРОКОПОВИЧ

(1677 или 1681-1736)
Датчанин фон Хаген, побывавший в Петербурге в 1736 году, записал впечатления от встречи с Феофаном: 'В своих молодых летах он путешествовал почти во всех странах Европы и Азии. В науках мало было ему равных в особенности в среде русских духовных. Кроме истории, богословия и философии, он обладал глубокими познаниями в математике и имел к ней необыкновенную страсть. Он понимал и говорил на разных европейских языках', великолепно знал латынь, древнегреческий и иврит. Все это правда - более образованного, чем Феофан, человека не было в то время в России. Но не ученостью он прославился в истории русской церкви...
Елисей (или Елиазар) - таково было его светское имя. Он родился в Киеве, с детства носил фамилию матери, об отце его совершенно ничего неизвестно. С ранних лет он был отдан в монастырскую школу, а потом в Киево-Могилянскую академию, дававшую юношам прекрасное образование. Затем пополнял знания в Львове и после принятия униатской веры под именем Самойла прошел пешком всю Европу: по Польше, Германии, где посещал знаменитые протестантские университеты в Лейпциге, Халле, Йене, и так до самого Рима.
Три года Самойла учился в Ватикане, откуда бежал с великим скандалом. Причина его нам неизвестна, но отметим, что вообще жизненный путь будущего теоретика петровских реформ ни прямым, ни ровным никак не назовешь. Во многом это зависело от его характера. Первый биограф Феофана академик Байер писал, что его герой был 'зеленоглазым холериком сангвинического темперамента'.
Путешествия и приключения в Европе много дали молодому человеку, и когда он вернулся в Киев, там не могли не заметить талантливого, живого и образованнейшего чернеца. Здесь он постригся в православной вере под именем Феофана и с 1705 года стал профессором поэтики в родной Киево-Могилянской академии. Тут-то и представился ему случай резко изменить судьбу: на торжественном богослужении в Киеве в честь Полтавской битвы в 1709 году Феофан произнес блистательную речь-панегирик присутствовавшему тут же царю-реформатору и был им замечен.
Вероятно, Петра поразила не столько свойственная Феофану способность талантливо и бесстыдно говорить в глаза грубую лесть, сколько его выдающиеся ораторские данные, обширные познания, ум и главное - та услужливость интеллектуала, которая часто называется беспринципностью.
Спустя несколько лет, точнее - с 1716 года, Феофан был уже в России на первых ролях и деятельно помогал Петру провести реформу церкви. Ум, феноменальная эрудиция ученого монаха работали на полную мощь, он был подлинной душой грандиозной реформы тысячелетнего института церкви. Свойства ума и характера Феофана позволяли ему доказывать все что угодно: царь хочет обосновать пользу коллегиального управления церковью - и Феофан блестяще делает это в пространном 'Духовном Регламенте' (1721), завершившем превращение Русской православной церкви в служанку государства, а священников - в доносчиков, обязанных открывать властям священную тайну исповеди, и пропагандистов всех затей светской власти. Феофан и его коллеги по Синоду послушно делали все, что требовал от них царь, не терпевший, чтобы в обществе, которое он создавал в России, кто-то мог быть неподвластен, даже в душе, даже про себя, всепроникающей государственной силе.
Нужно Петру обосновать новыми просветительскими и рационалистскими аргументами свою безграничную власть самодержца - и Феофан пишет фундаментальные трактаты 'Слово о власти и чести царской' (1718) и 'Правда воли монаршей' (1722), в которой утверждает, что государь не только дан народу Богом, но и выступает как его власть, кормчий, получивший власть над людьми в результате общественного договора. Кроме того, царь - патриархальный Отец подданных, и если бы у самого государя был отец, то он бы, в силу царской власти, был бы собственному сыну сын! Впрочем, Феофан - не протопоп Аввакум и никогда бы ради собственных убеждений на костер не пошел: потребуй от него царь обосновать завтра, в противовес вчерашнему, исключительную пользу патриаршества и историческую обусловленность республиканского строя в России, он бы это сразу и сделал, вспомнив Моисея, папу римского, греческий полис и Новгородскую республику. И все бы сошлось, все бы было убедительно, талантливо и ярко - как все, за что брался Феофан.
Феофан был прекрасный оратор, истинный артист, он тонко чувствовал обстановку, публику, мог говорить так, что люди замирали от восторга, плакали от скорби, мысленно переносились за тысячи верст и сотни лет - и все это достигалось им с помощью слова, интонации, жеста. Даже сейчас, произнося архаичный для нашего слуха текст его траурной речи на погребение Петра Великого, мы не можем не почувствовать всей мощи этого таланта, всей гибкой выразительности его языка: 'Что се есть? До чего мы дожили, о россияне? Что видим? Что делаем? Петра Великого погребаем! Не мечтание ли сие? Не сонное ли нам привидение? Ах, как истинная нам печаль! Ах, как известное наше злоключение!.. Се оный твой, Россие, Сампсон, каковый дабы в тебе могл явитися, никто в мире не надеялся, а о явлшемся весь мир удивился. Застал он в тебе силу слабую, и сделал по имени своему каменную, адамантову: застал воинство в дому вредное, в поле некрепкое, от супостат ругаемое, и ввел отчеству полезное, врагам страшное, всюду громкое и славное!'
А сколько блестящих проповедей произнес Феофан при жизни Петра по всем торжественным случаям, шла ли речь о победах, памятных датах, юбилеях. Он был подлинным златоустом России.
Как был великолепен, возвышен Феофан на амвоне, перед сотнями внимавших ему прихожан, в сиянии праздничных риз, так ничтожен и мелок оказывался он в обыденной жизни. Стяжательство, неутоленное желание власти, испепеляющее душу честолюбие, страх за свое насиженное место у самого подножия трона, за должность вице-президента созданного им Синода - вся эта суета сует не давала ему спокойно спать.
Врагов у архиепископа Псковского (потом - Новгородского) было множество - одни ненавидели его, чужака, за презрение к русским церковным традициям, другие - за зло, которое он делал, третьи - за то, что был талантлив, удачлив, приближен к царю. Феофан, не раз битый в левую щеку, никогда не подставлял правую и не имел привычки прощать. Он упорно преследовал своих врагов, засаживал недоброжелателей в дальние монастыри и тюремные ямы, на каждый донос писал ответный донос. По словам одного из своих биографов, Феофан всю жизнь не покидал Тайной канцелярии: был там либо подследственным, либо обвинителем.
Несомненно, Феофан был истинным сыном не только своего века, но и той среды придворных ласкателей, которые в рясах, мундирах и сюртуках во все времена толпились у трона, ожесточенно отпихивая друг друга. Стоило только ближайшему сподвижнику Феофана в Синоде архиепископу Новгородскому Феодосию не выказать должного почтения императрице Екатерине I, как Феофан, вместе с другими членами Синода, поспешил вылить на голову товарища ушат грязи и, в результате, Феодосий навсегда исчез из жизни.
И при Петре, и после его смерти главной задачей обаятельного, любезного Феофана было желание удержаться на плаву, угодить новому правителю, понравиться очередному фавориту, будь то Меншиков, Долгорукий или Бирон. При этом он не был лишен развитого чувства прекрасного, подлинной страсти к книгам, математике, поэзии. Феофан с увлечением писал не только доносы и проповеди, но и стихи, а также пьесы, исторические сочинения, трактаты по логике, физике, поэтике, педагогике.
Платон, Аристотель, Цицерон были ему также знакомы, как и Коперник, Галилей, Спиноза. Всех их, как и других мыслителей древности, средневековья, Возрождения и нового времени он читал в подлиннике, знал и ценил. Феофан не был скряга, не жалел денег на красивые вещи, богатые постройки. Он страстно любил жизнь и считал, что смерть 'зло всех зол злейшее'. В соответствии с модными взглядами своего гедонического (высшая цель - удовольствие) века и собственным темпераментом, он видел блаженство не в сосредоточенной молитве, подвижничестве или страдании за веру, идеи, людей и добро, а в том, что 'блаженство человеческое состоит в совершенном изобилии всего того, что для жизни нужно и приятно. К сему относится особливо выгодность, красота и приятность места, благорастворение воздуха, здравие пищи и плодоносие земли и проч.'. Видно, много грешил монах Феофан, если думал так!
Но дорого обходилась его душе и телу избранная им когда-то суетная жизнь: в 1736 году датский путешественник гулял по прекрасному саду Феофана уже с дряхлым, усталым, больным стариком, хотя тому еще не было и 60-и. Это было последнее лето архиепископа: 8 сентября с ним произошло самое злейшее для него зло - он умер и был похоронен в одной из святынь русского православия - в Софии Новгородской.