ФИШЕР Юрий Ждордж (George Fisher)

Джордж Юрий Урий Фишер (George Fisher) родился в 1923 г. в Берлине в семье американского журналиста и писателя Луи Фишера и переводчицы советского посольства в Германии Берты Марк.

В 1927 г. семья переезжает в Москву, куда отец был направлен работать корреспондентом газет Нейшн и Балтимор сан. С 1931 по 1933 г. Фишер снова в Берлине, вместе с братом живет в семье немецкого коммуниста П. Массинга, учится в школе. После фашистского переворота нелегально переправлен обратно в Москву. Учился в 32й образцовой школе им. Лепешинского, вступил в комсомол. В 1939 г. матери, опасавшейся разгула сталинских чисток, удается вопреки желанию сына вывезти его в НьюЙорк.

Окончив школу, Фишер поступил в Висконсинский университет, но вскоре был призван в армию. Служил офицером связи на американской авиабазе в Полтаве, в феврале 1945 г. обеспечивал прием Рузвельта на аэродроме Саки под Ялтой, в течение года после войны находился в аппарате военной администрации американской оккупационной зоны Германии.

В 1947 г., завершив университетское образование, Фишер поступает в аспирантуру Гарвардского университета. В 1948 г. он инициирует широкомасштабный проект исследований послевоенной эмиграции из СССР и до 1951 г. координирует работы проекта, проводившиеся Русским исследовательским центром Гарварда. В этот период часто посещает Мюнхен, участвует в создании Русской библиотеки, оказывает помощь в становлении Института по изучению истории и культуры СССР и принимает участие в его работе. В 1952 г. защищает докторскую диссертацию Советское противостояние Сталину во второй мировой войне.

В последующие годы Фишер некоторое время работает в благотворительном фонде помощи новым советским эмигрантам, а затем переключается на преподавательскую работу в ведущих университетах США, занимается исследованиями в области истории, советологии, социологии, политологии, в 60х гг. часто бывает в Москве, много пишет и печатается. С 1985 г. на пенсии.

Основные публикации: Soviet Opposition to Stalin: A Case Study in World War 2. Cambridge., 1952. 230 p.;
Russian Liberalism: From Gently to Intelligensia. Cambridge., 1958. 240 p.;
Science and Politics: The New Sociology in the Soviet Union. N.Y., 1964. 66 p.;
The Soviet Union, Arms Control and Disarmament: Background Materials on Soviet attitudes. N.Y., 1965. 324 p.;
Science and Ideology in Soviet Society. N.Y., 1967. 176 p.;
American Research on Soviet Society: Guide to Specialized Studies since World War 2 by Sociologist in the United State. N.Y., 1967. 82 p.;
The Soviet System and Modern Society. N.Y., 1968. 199 p.;
Soviet Structure and Social Change in Eastern Europe: Guide to Specialized Studies Published in the West since World War 2 English, French and German. N.Y., 1970. 100 p.;
Ways to Selfrule: Beyond Marxism and Anarchism. N.Y., 1978. 244 p.

Джордж Юрий Урий Фишер

ДВЕ СТРАСТИ

ПОМНИТЕ СЕЙ ДЕНЬ

И сказал Моисей народу: помните сей день,
в который вышли вы из Египта, из дома рабства...
Вторая книга Моисеева. 13 Исход 3

Мы познакомились полвека назад. Я стал их первым летописцем. Тогда писал бесстрастно как ученый, историк. И в этом рассказе говорю об их истории. Столько же об ином. О своих чувствах и задушевных мыслях. Так что в рассказе моем бесстрастное будет переплетаться с личным, история с исповедью.

Из родины был их исход. Из той же родины был и мой. Они мечтали страстно. И я мечтал с бурей чувств в душе. Они о родине, я обо всем человечестве. И они, и я мечтали спасти, освободить, очистить. Вот об этом мой рассказ. О двух страстях.

Все началось с исходов. Из Страны Советов выходили три раза. Три раза выходили из дома рабства. Исход первый, эмиграция первая старорежимная (более миллиона человек). Исход второй, эмиграция вторая военная (пожалуй, четверть миллиона). Исход третий, эмиграция третья застойная (свыше четверти миллиона).

Мои знакомые были в исходе втором. Это были власовцы. Они восстали против Сталина бунтари все еще спорные, до сих пор неоднозначно воспринимаемые, многими неприемлемые. Они составили второй исход. Выделить этот исход не трудно.

У них иное происхождение. Только они, только один исход, только власовцы олицетворяли низы страны. Олицетворяли простых смертных из глуши, из глубинки. Людей и места вдали от столицы, вдали от власть имущих, именитых, высокообразованных.

У них иное обособление. Только у них, только у власовцев вы найдете крайнюю степень одиночества. Полного одиночества. Они стали отщепенцами на родине. Отверженными в фашистской Германии. Изгоями на Западе. Только власовцы отвергли трех властителей. Сталина, Гитлера, в конце концов Дядю Сэма.

И обезглавлены они были особенным образом. Только у военного исхода руководство было устранено извне и разом: На днях Военная Коллегия Верховного Суда СССР рассмотрела дело по обвинению <12 человек> в измене Родине и в том, что они, будучи агентами германской разведки, проводили шпионско-диверсионную и террористическую деятельность против Советского Союза... Все обвиняемые признали себя виновными в предъявленных им обвинениях и были приговорены к смертной казни... Приговор приведен в исполнение (Правда, Известия, 2 авг. 1946).

В позапрошлом году в Москве я обратил внимание на отношение к эмигрантам. Заметил увлечение исходами. Но не военным исходом, а старорежимным, не простыми смертными, а видной интеллигенцией. Я тоже преклоняюсь перед ними лучшими художниками, мыслителями, деятелями первого исхода. Большинство моих наставников вышли из того мира, из старой России. Все эти эмигранты дар прошлого века. Однако стоит заняться и моими знакомыми. Стоит вспомнить о простых смертных, рожденных нашим веком. О военном исходе из родины.

Немного о себе. Родился в 1923 году. Сын советской переводчицы и американского журналиста. Оба евреи. Оба странствовали много. И мечтали, как дети прошлого века, более спокойного, чем наш. Первенство отдавали политике. Мечтам и жарким спорам вокруг государств и движений, бунтов и революций. Все это передалось мне.

Уже в детстве я странствовал. И немало без родителей. Без родителей ярких, с широкой натурой, но с шатким браком. Без почти холостяка-отца, без постоянно озабоченной матери, доступных мне лишь урывками. Я жил нынче здесь, завтра там. В Берлине четыре года. На Украине, в деревне полтора года. В Москве два с половиной года. Опять в Берлине полтора года. Опять в Москве шесть лет.

Тогда все казалось ясным. Родился гражданином СССР. Странствовал с советским паспортом. Проявлял себя и будучи октябренком, и пионером, и комсомольцем. Впитал в себя все русское и советское. И взгляды на политику не родителей, а властей. И моего кумира, Маркса. Не чаял души в своей малой родине тридцатых годов. Ах, Арбат, мой Арбат, ты мое призвание... религия... отечество...Кажется все ясно обо мне в те годы. Как в старой песне, которую до сих пор обожаю: Вот эта улица, вот этот дом, вот эта РОДИНА, что я влюблен!

На самом деле все было не так просто. Природу не обманешь. Я выделялся разнообразием, множественностью, смешением корней. Тем более выделялись родители. Приверженцы вольной души и любви, привольного житья, но без капитализма. Независимые попутчики советского строя. Мать рассказывала: Одна московская газета перепечатала статью <отца> и во вступительной заметке назвала его американским буржуазным корреспондентом. Дети в доме коммуналки автозавода узнали об этом и здорово избили Юру...(М.Фишер. Мои жизни в России. Нью-Йорк., 1944).

Позже был случай в школе, в образцовой школе между Арбатом и набережной. Однокашник выпалил: жид! К СССР и еврейству надо добавить Германию. Ведь я родился в Берлине. Не раз жил там, ходил в немецкую школу. Часто в детстве говорил с родителями по-немецки. В переулках Арбата мальчики дразнили: Немец-перец-колбаса-тухлая капуста! Съел мышонка без хвоста и сказал: как вкусно!

Однажды на уроке учитель плохо обошелся с мальчиком. Показалось несправедливо. Я так и сказал вслух и в знак протеста вышел. Меня сняли со старост класса. Осудили на большом собрании. Хотели исключить из школы. Директор назвал мой поступок подстрекательством к открытому бунту, упомянул иностранное происхождение.

И в самом деле, в Москве я был и нормальным, и не нормальным. За ненормального в себе стыдился и переживал. Мучился, что всегда буду чужим, чуждым, чужаком. Что уже теперь такой. Сирота. Безродный, бездомный сирота. И страстно желал противоположного. Быть совсем как дома. Совсем своим человеком. Совсем обычным, нормальным. И тогда же попытался утолить это желание. Попытался по-своему.

Имел в виду один-единственный очаг. Очаг, унаследованный от родины и родителей. Все годы детства впитывал мечту великую. Мечту перерождения всех людей, очищения души и нравов. Мечту осуществления совершенного равенства и свободы, общности и справедливости. На всю свою жизнь вобрал страсть спасти, освободить, очистить человека и все человечество. Упоенный мечтатель пытался ужиться с сиротой подавленным.

Кроме детей, эту мою страсть одобряли все. Власти и родители. Знакомые и учителя. С шестисеми лет стал много читать. Читать книги, газеты без разбора. Испытывал наслаждение от трудно понятных слов и мыслей. Еще маленьким предпочитал общество взрослых. И размышлял как будто взрослый. Особенно о великой мечте, об очаге великом. Перед всяким гостем старался выказать свою страсть, начитанность, каждому выразить свое обожание. От каждого старался получить похвалу. Быть заключенным в объятия и расцелованным. А огонь во мне все рос. Росла буря чувств. Вот эта улица, вот этот дом, вот эта СТРАААСТЬ, что я влюблен!

Канун мировой войны. У меня все изменилось. Перемена нежданная и незванная. Мать, отец разочаровались в советском строе. Решили бросить Москву, осесть в Нью-Йорке.
Мой исход случился в пятнадцать лет. Разлука с родиной все путала. И мучила. В разлуке с родиной они ранние предтечи моих знакомых, моих неоднозначных бунтарей тоже мучились, тоже путались.
Помните сей день!

ПОВЕРНУТЫЕ

Меня, как реку,
Суровая эпоха повернула.
Анна Ахматова. Северные элегии, 1945

Именно суровая пора войны повернула, как реку, бунтарей. За рубежами родины они странствовали, путались, мучались. Странствовал и я. Опять странствовал. Теперь уже терзался раздвоением. Мечтатель везде находил что-то от своей страстной мечты. Этим восторгался, увлекался. И в то же время уживался с ненормальным, и даже преуспевал. Сирота тянулся совсем не к этому. Жаждал нормального, проклинал ненормальное. Приходил в ужас от своей раздробленной множественности.

Первое пристанище в Нью-Йорке у беженцев. У эмигрантов из России, Германии. Социал-демократов и бывших коммунистов. Особенно вспоминаю сестру матери, меньшевичку, которую очень любил. В этой среде меня приютили, даже чуть не усыновили. Беженцы жили бедно, без копейки денег, на подачки. В США не прижились. Не находили работу. Не находили точку опоры для дела, для борьбы с большевизмом. За чаем рассуждали о мраке, окутавшем Европу. Сокрушались о победе зла. Поклонялись социал-демократическим ценностям. Мечте о равенстве, с буржуазной, гражданской свободой. Мечта привлекла. Судьба омрачила. Отчужденность напугала.

В американской школе стал превращаться в американца. Ведь по отцу я родился гражданином США. Теперь вот впервые попал туда. Впервые пользовался не советским паспортом, а американским. И взял другое имя! Вместо русского англосаксонское. Из Юры сделался Джорджем. Много общался с американцами, обо всем распрашивал, тараторил на ломаном английском. Углубился в песни и литературу, в боевики и детективы Голливуда.

И только тут постиг правду. Правду об ужасах на родине. О достоинствах Свободного Мира. Сделался деятельным либералом. Вышел из комсомола. Как и родители, выступил против Сталина. Возненавидел его. Винил во всем. Горько горевал. В Стране Советов перестал видеть великую мечту, великий очаг.

Высшее образование поехал получать в глубинку. В сельскую местность возле Чикаго. Поступил в общедоступное заведение, в университет штата Висконсин. Влюбился в местную жизнь и природу. Стал сотрудничать в студенческой газете. Не чурался и далеких от учебы студенческих развлечений и забав. Временами тосковал и тогда напивался. Чуть не вылетел из университета.

Увлекся движением народников, заступников низов и деревни. Скоро ощутил неразбериху. Кто я теперь? Кто более всего? Народник? Либерал? Независимый вольнодумец, вроде родителей? Меньшевик? Или все еще комсомолец?

Увлек и мой наставник. Он был выходцем из России. Родился в Белостоке. Вырос в нищете. Присоединился к меньшевикам. После революции пятого года попал в США. Отошел от марксизма, стал крупным знатоком профсоюзного движения. Книги Зелига Перлмана (18891959) о рабочем классе и интеллигенции. И не только в США, но и в России и Западной Европе. Я восхищался глубиной его ума, его детальным анализом слабостей левой интеллигенции. Под влиянием моего наставника и идей народников помышлял пойти в рабочее движение США. Стать профсоюзным журналистом и работать в глубинке.

Еще раньше, учась в школе, был представлен Элеоноре Рузвельт. Сначала через отца, потом через объединение молодых либералов. Теперь жена президента пригласила меня в резиденцию Рузвельта. Девятнадцатилетний студент, я несколько раз оставался на ночь в Белом Доме. Рузвельт много беседовала со мной. Внимательно слушала. Рассказывала о своей деятельности либерала, о прогрессивной направленности американской государственной политики. Советовала сделать это поприще моим призванием.

Она произвела на меня неизгладимое впечатление. Но не своей внешностью. Внешне она была светской дамой. Благородной и безукоризненно благопристойной. Я ощутил другое. Почувствовал в ней огненное сердце и страсть политического буревестника. Почувствовал волевую натуру и глубокий ум. Она сделалась моим кумиром. Однако ее окружение, среда высокопоставленных и зажиточных либералов не пришлась мне по душе.

В войну служил в армии США. Четыре года блуждал по Америкам и Европам. Усердно исполнял служебные обязанности. Скрывал отчужденность, подражал настоящим американцам. Из рядового сделался офицером. Последнее повышение получил в двадцать один год. Целый год прослужил на разрушенной Украине. На базе челночных полетов бомбардировщиков США. Был связным между местным американским и советским командованием.

Армия вернула меня на родину. После пяти лет отсутствия наслаждался общением с советскими людьми, родной с детства речью. Наслаждался привычной пищей, песнями. Наслаждался застольями тогдашних союзников. Влюблялся в советских переводчиц-лейтенантов, работавших с американцами. Провел отпуск в Москве. Обслуживал встречу союзнических вождей в Ялте. На базе столкнулся с первыми признаками холодной войны, терзался в преддверии стычки сверхдержав. Терзался каждым проявлением красного гнета. Снова терзался вопросом, кто я такой. Советский? Американец? Ни рыба, ни мясо?

После победы год служил в Берлине. Занимался управленческой работой. Вид и быт германской столицы угнетал. Потрясло умерщвление города раннего детства. Более всего запомнились встречи с бывшими москвичами, с двумя немцами, близкими мне до войны. В Москве они были беженцами от Гитлера. Советские школьники, пионеры. Лучшие друзья брата Вити, на год моложе меня. В военные годы наши пути разошлись. Разошлись разительно.

Один из нас, я, стал капитаном американской армии, эдаким помесным либералом. В будущем ученый. Другой лейтенант Красной Армии, прошел с ней до Берлина. Впоследствии известный кинорежиссер и партийный деятель в Восточном Берлине. Третий потерял в ГУЛАГе отца, немецкого партийного работника и советского разведчика. В Москве мать, тоже партийный работник, чтобы избежать судьбы мужа, вернулась с сыном и дочерью в родной Берлин. Восемнадцатилетнему, ему сказали, если пойдешь добровольцем не посадят мать. Так ему пришлось сделаться военным летчиком. А после войны летчик признался лейтенанту и капитану. Признался в пораженчестве, сродни власовскому. Я передал родителям и брату его слова: Я все время желал победы Германии над Сталиным, так как был глубоко убежден в том, что было бы намного легче свергнуть Гитлера, чем Сталина. Потом он стал преуспевающим архитектором в Западном Берлине, хотя оставался беспартийным и ярым противником всех и всяческих властей.

Несмотря на эти различия дружба наша вновь расцвела. Нас связала не политика, а первая любовь. К Москве, к России, к СССР. Связал и туман в видении своего будущего. Как сохранить тот порыв детства, ту веру в великую мечту? Как наполнить силой наши жизни, восторженные и скорбные? Как не погибнуть от мук души и пережитого? Тот год сделал нас братьями. В Западном Берлине Лотар Влох (19231976). В Восточном Берлине Конрад Вольф (19251982). Вот эта улица, вот этот дом, вот эти БРААТЬЯ, что я влюблен!

И в войну, и после войны мой образ жизни не изменился. Курил большие сигары. Много пил. Объедался, основательно растолстел. Метался и мучился. Смутно ощущал свое бремя. Бремя перемен, горечи потерь. Остро чувствовал одиночество. Жаждал любви. Жаждал секса. Плакал о детстве. Плакал о войне подлой, проклинал Сталина, Гитлера. Плакал о шиворотнавыворотности в отношениях с женщинами.

В конце концов вернулся в свой университет. Теперь вкалывал на занятиях. Тянуло уже не в американскую глубинку, а к родине. Тянуло после Украины и Берлина, после начала холодной войны. Я увлекся Россией. Развитием в ней современного общества, по образцу Запада. Написал выпускную работу по этой теме. Написал о среднем классе в русской истории, о поражении либералов и капиталистов. Впоследствии вернулся к этой теме в двух книгах: Дж. Фишер. Русский либерализм <до 1905 года>. Гарвард., 1958; Дж. Фишер. Советская система и современное общество. НьюЙорк., 1968.

Появилось еше одно желание. Мне захотелось поразмышлять, не торопясь. Многое взвесить, разложить по полочкам, обобщить многое. Подвергнуть осмыслению и переосмыслению советскую родину, американское отечество, всю вселенную. Образ степенного мыслителя соблазнил неугомонного странника. Благоустроенность соблазнила неустроенного. Решился, наконец, после девяти лет странствий. Решил заняться изучением России. И вступить в холодную войну. Бороться против Сталина. Бороться за освобождение родины.

Вот тут-то я и связался со второй эмиграцией, с неоднозначными борцами против Сталина. Немало повлиял на мой выбор Борис Иванович Николаевский (18871955). Потомственный сибиряк. Отпрыск семи поколений священников. Редко встречающийся тип одновременно и знатока, и борца. Архивист. Исследователь. Историк. Журналист. Общественный деятель. Бунтарь. Социалдемократ. В начале войны бежал от Гитлера. Жил в Нью-Йорке. Мы познакомились в среде беженцев. Он сделался моим наставником, еще одним из России.

Среди старорежимных эмигрантов Николаевский первым разыскал невозвращенцев. Первым связался с исходом военным, или точнее говоря, послевоенным. Побывал в столице невозвращенцев, в Мюнхене. Написал о них знаменитую статью. Стал их защитником и другом. Он скоро уговорил меня, направил в Мюнхен, представил там невозвращенцам. Обратил мое внимание и на ранних предтеч второй эмиграции.

Они появились при вторжении Германии. В 194142 годах множество красноармейцев попало в безвыходные окружения немцев. В плену оказалось около трех миллионов. Я называю этих пленных окруженцами.

В те годы в плену умирали не случайно. Гибель пленных была предопределена решением Гитлера учинить не одну бойню, а две. Истребить не только евреев, гомосексуалистов, рома (цыган). Но и физически неполноценных немцев. Уморить голодом и тридцать миллионов русских. Немцы попрали международный закон: изо всех пленных лишь с красноармейцами не обращались как с военнослужащими (К. Штрайт. Не товарищи. Бонн., 1991). Бесчисленные окруженцы гибли в другом холокосте (Ди Цайт, 5 июля 1991).

Чем объяснить небывалое число ранних военнопленных? Трех миллионов окруженцев? Этот вопрос занимал меня в течение многих лет.

Точка зрения Николаевского была непреклонной. Он изложил ее в статье: Б. Николаевский. Пораженчество 19411945 годов и Ген. А.А.Власов. Новый журнал (НьюЙорк)., 1948. Т. 18, 19. Для него окруженцы означали пораженчество и только пораженчество. Означали попытку устранить власть посредством поражения в войне и таким образом избавиться от красного фараона. По его мнению, миллионы намеренно бросали оружие, намеренно сдавались врагу.
Статья начиналсь с положения в царской России. Тогда пораженчество почти всегда было настроением верхушечным, взглядом идеологов. За ними мало кто шел. Лишь горстка единомышленников. Совсем иным было пораженчество минувшей войны... Это пораженчество не только приобрело характер действительного массового движения... но и выливалось в такие формы, которых не знала история ни одной войны России... Идет поистине звериная борьба большевистской власти против народа и народ отвечает тем же... Выражением этой борьбы были и те формы, в которые вылилось пораженчество...

Пораженчество осознанное? И повальное? Наставник не убедил меня. Чего-то не хватало. И тут у меня возникла мысль. Она овладела мною. Прошла красной нитью через мою докторскую диссертацию, через летопись и анализ военного исхода: Дж. Фишер. Советское противостояние Сталину. Гарвард., 1952. Речь шла об инертности. Общественной вялости советских людей, их безучастности к жизни политической.

Это не общее качество, не черта целой породы людей. Я имел в виду только способ выживания, способ приспособления к надзору и гнету со стороны системы. Так я объяснил миллионы окруженцев. Объяснил как следствие ослабления непрерывных требований Кремля после вторжения Германии. Спустя года полтора, кремлевского переполоха стало меньше. Стало меньше и новых военнопленных. Из примерно пяти миллионов красноармейцев, попавших в плен в течение всей войны, на 194142 годы приходится три четверти.

Подобное же объяснение прозвучало на родине. Высказал его Дмитрий Волкогонов, бывший партийный генерал и недавно скончавшийся историк большевизма. По его мнению (Триумф и трагедия: Политический портрет И.В.Сталина. Т.2. М., 1989), решающей стала безучастность, отчуждение людей от общественной жизни. Подмена народовластия единовластием привела к появлению специфического типа отчуждения, порождающего в конце концов социальную апатию людей...

В СССР в начале войны случилось нечто по Ганди. Случилось, несмотря на лютый гнет, без всяких гандийских учений и хождений в народ. Так подумалось мне в бурные шестидесятые годы. Тогда я увлекся Ганди. Его борьбой без насилия. Во главу угла он ставил сопротивление бездейственное. Таким оно и было. На родине. На самом деле, бездейственным. Тут-то пришлась кстати многолетняя политическая вялость советских людей.

Но даже инертность, как определяющая причина, меня не удовлетворила. Не хватало еще чего-то. В книге 1952 года я упомянул об этом пробеле. Правда, упомянул вскользь, мелким шрифтом, в подстрочном примечании. Упомянул и замечательную освобожденку из первой эмиграции, всегда спорного и вечно спорящего борца за свободу. Ту, взгляд которой заставил меня посмотреть на вещи с другой точки зрения.

С Екатериной Дмитриевной Кусковой (18691958) я познакомился после войны. Побывал у нее в Женеве. Несколько дней беседовали об эмиграции и России. Она заинтересовалась военным исходом. В своей книге я отметил, что согласен с ней. Согласен, что советский строй, как и все устоявшиеся образования, воспитывает своих членов. Воспитывает в них преданности к своим ценностям, привязанности к ним. Эти привязанности имеют огромное значение. Они упрочивают общество, связывают его членов, ослабляют недовольство.

Взгляд Кусковой привел к новому шагу. Заставил присмотреться не только к слабостям красного царства, но и к сильным его сторонам. Мне помог опрос эмигрантов второго исхода, проведенный Гарвардским университетом. Американским ученым удалось выявить те преданности, привязанности, на которых настаивала Кускова.

Гарвардцам удалось обнаружить не только привязанности вещественные, бытовые. Всеобщее обеспеченное образование; бесплатное здравохранение; дешевое жилье; обеспеченное трудоустройство; строгий порядок. Они нашли и привязанности возвышенные, духовные. Любовь к освободительной мечте октябрьской революции; любовь к стране; любовь к ее прошлому. (Результаты опроса обобщены в книге: А.Инкэлес, Р.А.Бауэр. Советский гражданин. Гарвард., 1959).

А недавно Юрий Афанасьев поновому осветил причины переполоха в Кремле. По словам этого историка и общественного деятеля, масштаб и характер происшедшего летом и осенью 1941 г. дают достаточно оснований полагать, что нападение Германии произошло в тот момент, когда в СССР один план стратегического развертывания войск оборонительный уже был отменен, а другой наступательный, упредительный, хотя и действовал, не только <еще> не был реализован, но даже не был доведен до всех тех, кто его должен был реализовать. (Война 19391945. / Под ред. Ю.Н.Афанасьева. М., 1995).

Тогда замешательство в верхах резко охладило привязанность к строю. Но охладило и обольщение коекого освобождением немцами. Такое состояние длилось недолго. Но будущие власовцы запомнили родину именно такой. Сраженной. В оцепенении. С униженным строем. С бездействующим народом.

Окруженцы и я сбились с пути. И я, и они лишились родных берегов. Скитались вольно и невольно. Блуждали между жизнью и смертью. Блуждали, когда и их, и меня, как реку, суровая эпоха повернула.

НОРМАЛЬНЫЕ

... все,
все будет нормально!
все!
все!

Людмила Петрушевская. По дороге бога Эроса, 1993

Не осуществилось мое двойное решение. По крайней мере не осуществилось сразу. Не плавным оказался мой уход в науку, в башню из слоновой кости. Из неустроенного я, действительно, сделался обеспеченным. Но неугомонный странник не стал степенным мыслителем. Каким я был, таким я и остался. Сначала из-за второго принятого мной решения. Решения заняться освобождением родины.

Связь с власовцами оказалась сопряженной с борьбой. Частично борьба велась вокруг взгляда на деятельность власовцев. После войны и в красном царстве, и Свободном Мире возобладала одна и та же оценка. Возобладала, казалось, раз и навсегда: власовцы предали родину, они служили врагу, на этом их дело закрыто. Мой взгляд на дело был не столь однобоким. Я сразу же увлекся научной проверкой и доказательством его справедливости. Но передовая линия борьбы пролегла не тут. Сообразил я это не сразу.

Главный фронт борьбы оказался в политике. В отношении западных властителей к родине, к ее освобождению от красного фараона. Отношение было неопределенное, или вовсе отрицательное. Здесь во мне заговорил мечтатель. Мечтатель настаивал, чтобы я вступил в борьбу, вошел в политику. Я так и сделал. Но сделал раздвоенно. Политика и тогда владела мною. А от родителей я унаследовал склонность к мучительным поискам. Поискам собственного пути.
Однако сначала я углубился в историю власовского движения. Хотел выяснить его сущность. Что же все-таки скажут нам сохранившиеся источники, ограниченные сведения? Что скажут они о руководителях и ядре, учреждениях и провозглашениях власовцев? Ответ я дал в книге 1952 года.

ЯДРО

Число советских людей, ставших освобожденцами, неизвестно. Под неусыпным оком Гитлера они примкнули к власовцам, к их главному воплощению. У них, у прямых предшественников военного исхода, зародилось свое ядро. В 1943 году ядро олицетворялось Русским освободительным движением и Русской освободительной армией (РОА). В 1944 году Освободительным движением народов России и Комитетом освобождения народов России (КОНР). В каждом названии выделялось слово освобождение, подразумевавшее раскрепощение родины. Поэтому я называю всех его подсоветских участников освобожденцами.

Освобождение было для ядра его большим делом. Дватри года, с 1943 до 45го. Средством для его осуществления стал Гитлер. Только тогда пораженчество сделалось осознанным и ярым. То есть таким, каким его представлял Николаевский. Пораженчество стало правдой ядра. Эта правда требовала сделать выбор, требовала использовать Гитлера. По словам власовского Пражского манифеста, эта помощь <от Германии> является сейчас единственной реальной возможностью организовать вооруженную борьбу против сталинской клики.

Я взялся за свое большое дело в 1948 году. Когда поступил в Гарвардский университет под Бостоном. Старейший университет в стране, самый богатый и наиболее почитаемый. Стал аспирантом, докторантом по русской истории. Обрел еще двух наставников из России.
Михаил Михайлович Карпович (18881959) гарвардский профессор русской истории. Родился в Тифлисе. Происхождение русское, польское и грузинское. Отец инженер. Молодым примкнул к социалистам-революционерам. Служил Временному правительству в Вашингтоне, а после Октября осел в США. За рубежом стал деятельным либералом. Исключительно скромный и щедрый, терпимый и стойкий человек.

Сэр Исайя Берлин. Родился в 1909 году в деловой семье в Прибалтике. Полюбил русскую культуру. Завершил образование в Англии. Профессор Оксфордского университета. Историк западноевропейских и русских либеральных философских и политических течений. Проповедник либералов. Сторонник сионистов. Издал шесть сборников своих очерков. Тоже исключительный человек. Сердечный, блистательный, с широкой душой.

Под руководством моих блестящих наставников я сосредоточился на свободолюбивых течениях русской общественной мысли. Более всего привлекла мечта либералов, мечта гражданского общества. Где каждый обладает большой свободой, а все вместе преобладают над государством. Однако моим большим делом в годы аспирантуры, докторантуры сделалось не это. С 1948 до 1952 года им стала политика. Текущая политика в верхах Запада. Борьба в них за будущее родины. Средством в этой борьбе я выбрал Гарвард.

ПРАВДА И ОБМАН

Власовское движение оказалось действительным и призрачным, правдой и обманом. Коричневое царство допускало известную долю самостоятельности. Отчасти терпело самодеятельность своих военных, чиновников. Терпело, кстати, в гораздо большей мере, нежели красное царство. Терпело и тех военных и чиновников, которые заступались за освобожденцев. Но нацисты не терпели подвластных им бывших советских. Их они не приемлели, ограничивали до предела.

Отвергались почти все попытки освобожденцев приступить к осуществлению своей цели. Пресекались любые независимые действия. Срывались нацистскими вождями, учреждениями всех уровней, фашиствующими деятелями старорежимного исхода. Но освобожденцы не отступились. Они решили пойти на существование часто унизительное, часто призрачное. Решили ради борьбы против Сталина.

За подтверждением этого взгляда далеко ходить не надо. Возьмите Русскую освободительную армию. Ведь РОА тоже и правда, и обман. Она тоже существовала и не существовала.
Немецкая армия образовала подсоветские национальные части. В них вступили примерно миллион военнопленных. Власовскому руководству подчинялось меньше одной десятой. С остальными русскими и обрусевшими связь была неопределенной, неустойчивой. Иногда ядро власовцев снабжало их чемто своим: воинскими нашивками и значками, газетами и пропагандистами. Но часто не было и такой связи. Однако все твердили об одном. Твердили о единой РОА под началом Власова. Твердили немцы. Твердили власовцы Й.Хоффманн, История власовской армии. Фрайбург., 1984 (не нем. яз.); Париж., 1990 (на рус. яз.).

То, что это была смесь правды и обмана, я знал уже в университете. Там, однако, она была подана помягче, более утонченно. Но всю полноту обмана я ощутил лишь сегодня. И в приготовлении этой смеси я участвовал вовсю. Имейте в виду, что для власовцев я был не только первым летописцем. Я стал их сообщником, открытым и скрытым. Открыто о них писал и выступал. Скрытно помогал, защищал и поддерживал, был союзником и сотрудником. Как двойной сообщник, говорил правду и обманывал.

В книге я затушевал свое пристрастие к власовцам. И в заключении затушевал самое для меня важное. Я всегда предполагал одно и то же для беженцев на Западе и для народа освобожденной России. Имея в виду их независимость от посторонних властей, особенно от Дяди Сэма. В последних словах книги я лишь намекнул на это. Намекнул на языке высокомерия, принятом в США. Заключил, как благопристойный американский ученый.
В мирное время и на войне американская общественность и правительство США должны принимать во внимание значимость и желательность советского противостояния. Но так же важно не преувеличивать или упрощать возможности этого противостояния и степень его неприятия советской власти.

Эта двойная игра меня смущала и пугала. Завтрашний профессор, я все еще терялся, терзался. Но кривил душой не только я. Кривили душой и власть имущие. Обманывал Гарвард. Обманывали его сообщники в Вашингтоне, деловые (благотворительные) пособники в Нью-Йорке. Они представляли опрос невозвращенцев, как беспристрастное исследование. На самом деле направленность исследования определяли интересы правительства. В чем сила и слабость СССР? Как сломить советских людей пропагандой? Какие цели бомбить, если грянет война? Вслух истинные цели исследования начальство едва упоминало. Представляло его сугубо научным.

ПОЛУСОТРУДНИЧЕСТВО

Не сложилось совместное предприятие освобожденцев и нацистов. А то, что имело место, не удовлетворяло ни тех, ни других. Это положение отмечают сохранившиеся немецкие источники военных лет. Подтверждает и множество послевоенных воспоминаний, изданных на Западе. При этом особенно подчеркивается, что власовцы боролись за равенство с коричневым царством.
Их собственные провозглашения имели двойную направленность. С одной стороны заверяли нацистскую Германию в своей лояльности. В 1942 году: Национал-социалистическая Германия Адольфа Гитлера ставит своей задачей организацию Новой Германии без большевиков и капиталистов. Власовские цели включили почти то же самое: Создание, в содружестве с Германией и другими народами Европы, Новой России без большевиков и капиталистов. А в самом конце войны другое заявление подтвердило, что в союзе с Германией борются свободолюбивые народы, жаждущие жить своей жизнью, определенной их собственным историческим и национальным развитием. Там же помещено обращение к подневольным советским рабочим Гитлера: Соотечественники, братья и сестры, находящиеся в Европе! Ваше возвращение на родину равноправными гражданами возможно только при победе над большевизмом. Вас миллионы. От вас зависит успех борьбы. Помните, что вы работаете теперь для общего дела, для героических освободительных войск. Умножайте свои усилия и свои трудовые подвиги!

В таком же верноподанническом тоне, их провозглашения утверждали противоположное. Но косвенно подразумевали равноправное сотрудничество. Смоленское заявление Русского Комитета (27 декабря 1942): Да здравствует почетный мир с Германией... Да здравствует Русский народ, равноправный член семьи народов Новой Европы! Пражский манифест Комитета Освобождения Народов России (14 ноября 1944): Комитет... приветствует помощь Германии на условиях, не затрагивающих чести и независимости нашей родины.

Но надежда на равноправное сотрудничество у верхушки власовского движения таяла. Таяла у дюжины руководителей, недавних генералов и полковников Красной Армии. Немцы разрешали только неравноправие, полусотрудничество. Для освобожденцев оно оказалось роковым. Стало безысходным бедствием.

В книге я подвел итог. Движение освобожденцев пыталось остаться независимым. Внутренне оно отказывалось стать пособником нацистов. В общем это ему удалось. Иной представляется картина извне. Объективно, руководители, интеллигенты служили немцам пропагандистами. Рядовые военные и штатские выполняли роль наемников. Вся судьба движения, добавил я, заключалась в столкновении, в противоречии побуждений внутренних и действий внешних.
У меня тоже не получилось полноценного сотрудничества. Тоже вышло лишь полусотрудничество. Сначала все казалось в порядке. В Гарварде ужился, подружился, преуспевал. Получил многочисленные блага и льготы. Овладел методами научного исследования, познал ремесло историка. Восхищался превосходной университетской библиотекой. Полюбил кропотливую работу исследователя. Оценил прелести ее проникновения в самые глубины мыслей всеобъемлющих. Вот эта улица, вот этот дом, вот эти МЫЫСЛИ, что я влюблен!

Мне удалось заинтересовать Гарвард в невозвращенцах. Я обратился к Русскому исследовательскому центру университета. Предложил изучить военный исход из СССР. Провести общий опрос. Обосновал свое предложение исключительными возможностями доступа к советским людям. Гарвард согласился. Предприятие поддержал частный благотворительный фонд Карнеги в Нью-Йорке. К предприятию примкнули ВВС США. Как и фонд Карнеги, они выделили крупные средства. ВВС обеспечили и содействие чиновников в Европе. Не осталось в стороне и ЦРУ. Я наладил связи университета с невозвращенцами, но сам в опросе не участвовал. О его выводах я уже рассказал.

В то же время во мне нарастало недовольство. Гарвард не принял мое большое дело. Принял обратное. Освобождение родины виделось ему не иначе, как под опекой Дяди Сэма. Таким же виделось ему и положение невозвращенцев. Меня приводила в бешенство эта склонность к порабощению. Я сохранял вид и положение ученого. Однако восстал. Свой бунт скрывал обманом. В общем боролся негласно, подспудно. А Запад не изменился. В верхах все по-старому. Из-за этого полусотрудничества не ужился в Гарварде. Оборвалась привязанность.

ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС

До какой степени освобожденцы восприняли мышление нацистов? Пошли им на уступки? Частично ответ кроется, я решил, в их отношении к евреям. Для Гитлера еврейский вопрос был ключевым. А как относились к нему власовцы? Поскольку я еврей, вопрос занимал меня тем более. Имел ли я дело с ненавистниками рода моего?

Я подробно опросил тридцать эмигрантов и немецких чиновников. Опросил об истории и сути власовцев. Между прочим справлялся и об отношении к евреям. Изучил письменные источники. И не забывал унаследованное от родины: бытовая неприязнь к евреям наверно распространена в СССР только относительно меньше, чем в царской России.

Выпады были. Личные и служебные. В книге я привел не один пример. Здесь упомяну учебный план власовцев, темы их школы пропагандистов: еврейский вопрос в Германии, еврейство в России. Описание пропитано отвержением. Язык националсоциализма, черной сотни, непечатного Сталина. Но все это исключение. В целом власовцы не поддались страсти коричневой. В заявлениях обыкновенно не выделяли евреев. Не отвергали поголовно. Не винили во всем. Не сквернословили. Не сводили суть чьихлибо высказываний или поступков к его или ее еврейству.

У Николаевского тот же вывод. Он повторил рассказ подсоветского профессора. Тот воспроизвел ответ ему Власова: Скажу откровенно, я не разделяю антисемитских увлечений. Это немецкая, а не русская позиция. Мы всегда были терпимыми ко всем народностям и в этом наша особенность. Не стоит отрекаться от того... Это не по-русски (Новый журнал. Нью-Йорк., 1948. Т. 19).

Кроме приведенного выше, моя книга содержала еще одно мнение. Его я высказал между прочим, в подстрочном примечении: ...мысль, часто высказывавшаяся во власовских заявлениях: Эти евреи никогда не принадлежали к семейству народов России.

Сейчас, сорок четыре года спустя, я впервые решил признаться: в 4050х годах мое отношение к евреям походило на отречение власовцев. Я не отрицал, что я еврей. Но всячески избегал связей с еврейством, с еврейским прошлым и настоящим. Не хотел быть евреем.

Тайное желание появилось в США. Раньше его не было. В Берлине я отведал коричневой ненависти к евреям, но не так много. В Москве тридцатых годов неприязни ощущал еще меньше. Родители отошли от правоверных предков. Однако любили еврейские блюда, шутки, словечки. И знаменитый Еврейский театр в Москве. А я имел лишь смутное представление о происхождении друзей семьи. Казалось не важным, еврей ты или нет.

В США оказалось по-другому. В Нью-Йорке, в армии, в университете. Там я увидел неприязнь к евреям. Неприязнь не буйную, не погромную обиходную. Но все-таки неприязнь. А подготовленности к ней во мне не было. Ведь я ощущал себя евреем гораздо меньше, чем русским или немцем. Или даже американцем. Сейчас вижу, что как раз тогда во мне возникло желание отречься, отстраниться от вечных изгоев. Вижу, что именно тогда распространил на всех евреев свой ужас сироты, свой страх отчужденности и чужбины. Мне было стыдно, я мучился. Но пересилить себя долго не мог.

Сегодня я еврей весьма приобщенный. Стал им лет пятнадцать назад. Но в общину не вошел, обряды не исполняю. Нет каких-то особенных связей с Израилем. Хотя нет присоединился к вольнодумным искателям, мечтателям, бунтарям. Вобрал в себя их всех. Впитал их дух, беспокойных, неугомонных иудеев многих веков и стран. И тогда же вновь переменил имя: к англосаксонскому Джорджу прибавил раннего русского Юрия и нового еврейского Урия (по-английски Юрий и Урий пишутся одинаково: Uri).

И вот только что, за исповедью о еврействе, поразил вопрос: сошелся ли бы я с власовцами без своего отречения? Если бы существовали крепкие узы с родом предков? Я думаю, что да. Думаю, увлекся бы так же.

УНАСЛЕДОВАННОЕ ОТ РОДИНЫ

Я немало сохранил от родины. Сегодня вижу это в увлечении власовцами. Вижу, что чувствовал себя ближе к ним, чем к американцам, ближе к едва знакомым бунтарям, чем к знакомому в США. До сего дня я скрывал это чувство от себя. Скрывал всю цепкость первой любви, любви к доброму на родине. Без этой привязанности не увлекся бы невозвращенцами.
Не меньше повлиял ужас, творящийся в мире. Ужас нашего варварства. Дикарства современного человечества. Я и сегодня мучаюсь, скорблю о Холокосте и Хиросиме. О зверствах Японии в мировой войне, Мао после войны. Об апартеиде в Южной Африке, США, Израиле. Оплакиваю еще одно чудовище. Вспоминаю и оплакиваю главную чистку Сталина Тридцать Седьмой Год. Невозвращенцы прошли Тридцать Седьмой Год. Восстали против зла на родине. Без ненависти к злому наследию тоже не увлекся бы.

Власовцам в наследство от родины досталось многое. В основном они остались людьми советскими. В 1952 году я подчеркнул привязанности к красному царству. Выделил даже такую, как привязанность к революции: ... продолжающееся влияние идей и устремлений большевистской революции 1917 года: ее гуманистический идеализм, ее жажда фундаментальных и антикапиталистических преобразований, равенства и парадокс сегодня свободы всем...
Более всего я выделил привязанность к фараонству. К властному государству, современному самодержавию. Привязанность эту описал, как унаследованную от родины, как наследие красного царства: ... советское наследство делает всякий политический строй, кроме властного, непостижимым для большинства советских граждан в том числе для противников советской власти и тех, кто действительно мечтает о свободе.

Тут я расхожусь с мнением Екатерины Андреевой. Она приписывает влияние на освобожденцев группе извне, солидаристам. Эта группа дитя старорежимного исхода. Она также дитя фашистов южной Европы, самодержавия Италии, Испании, Португалии. По Андреевой, ... одна из русских эмигрантских организаций, НациональноТрудовой Союз (НТС), оказала значительное влияние на Русское Освободительное Движение. Андреева Е. Генерал Власов и Русское освободительное движение. Кэмбридж., 1987 (на англ. яз.); Лондон., 1990 (доп. изд. на рус. яз.).

Я не согласен. Считаю, что солидаристы в движении освобожденцев сыграли роль побочную,
второстепенную. Что НТС только привнес в их движение свои особенные выражения, вроде национально-трудового строя. Только подкрепил связи с властностью, унаследованные от родины.

Мы мало что знаем о том внутреннем, духовном, что власовцы унаследовали от родины. Не знаем, каково было соотношение в них добра и зла, благородства и чувств низменных. Может быть, прав Дмитрий Волкогонов. В книге о Сталине он, правда, не разделяет взгляд красного фараона, считавшего всех военнопленных предателями. Настаивавшего на расправе во всеми ними. Но и он клеймит позором русские части немецкой армии.

Меньше всего он видит в них верующих освобожденцев, людей внутренне приверженных движению: По существу, формирования Власова вбирали в себя главным образом не идейных борцов, а уголовников, националистов, а также слабых, безвольных людей, захваченных единственной идеей выжить. Не исключаю, что так было в соединениях РОА, не подчиненных Власову. Не исключаю, что так было и в немногих частях, прямо ему подчинявшихся. И полагаю, что и тут, и там мы нашли бы немало шкурников, заботившихся только о своем благополучии. Ведь десять миллионов советских граждан, военных и штатских, оказались в руках немцев. А из них лишь половина пережила войну.

Вот, по-моему, сущность Освободительного движения 194345 годов. Тут и пораженчество, и обман. Тут и полусотрудничество, и унаследованное от родины. И немало шкурников. Однако, что тронуло сердца нешкурников? Что привязало к делу людей обыкновенных, рядовых? Что увлекло их души, даже при сомнительном средстве? Думаю что тронула их, привязала греза. В тяжкий час нечеловеческих испытаний движение обещало выход из безвыходного положения. Обещало облечь плотью страстную мечту. Мечту о новой России.

В этот тяжкий час движение олицетворил его руководитель, Андрей Андреевич Власов (19001946). Крестьянский сын, волгарь из-под Нижнего Новгорода. Офицер Красной армии еще с гражданской войны. Во время великой войны стал генерал-лейтенантом, одним из полководцев, защищавших Москву. Власов попал в плен. Возглавил движение. Стал его кумиром, лицом его мечты.

Власовцы провозгласили Третий Путь. Новая Россия исключит большевиков и капиталистов. На их место станет благоденствие. Полное материальное довольство. Полная духовная удовлетворенность.

Власовцы обещали державность. Обещали ...путь к могуществу нации и государства... Национализм признание нации высшей социальной ценностью и высшим социальным образованием... Наш национализм вытекает не только из кровных и биологических чувств, но, главное, из сознания общности наших интересов... даже разных народностей...
В новой России власовцы обещали единение, единство, общность. ...укрепление нации по принципу... объединения, сплочения и солидарности. В Единении сила... Частные интересы подчиняются общим.

Такой я вижу их грезу новой жизни, новой России. Благоденствие и державность и общность. Или короче единство и могущество родины. Выделил слова проповедника власовской веры: Капитан-Галкин Дм. Идейные основы Освободительного движения народов России Блокнот пропагандиста. Дабендорф: КОНР., 1945. Январь.

Единство и могущество родины! Обещание, оправдание восставшего генерала. Но также обещание, оправдание генералиссимуса. На родине, памяти о победе в войне все еще сопутствует генералиссимус, с его единством и могуществом. Сопутствует полвека спустя.
Александр Яковлев, философ и общественный деятель, недавно обратился к этому явлению. Подчеркнул потрясение от победы в Отечественной войне. До сих пор во многих семьях кровоточат раны той второй мировой. Горе неизбывно. Острота этих чувств естественна, память о погибших священна. Непонятно другое. Почему законные чувства горя и радости мешают задаться простыми вопросами: неужели народ не победил бы без диктатуры, который уничтожил профессиональную верхушку армии еще до начала войны? А затем продолжил: Почему гитлеровские войска, наступая, потеряли пять миллионов, а мы, сражаясь на своей территории, более тридцати миллионов? (А.Н. Яковлев. Горькая чаша. Ярославль., 1994).
Юрий Афанасьев в упомянутой ранее книге (Война 19391945) заключил: Без серьезных раздумий на эту тему мы не сможем обрести мир в России, и Россию в мире.

На чужбине и власовцы, и я обманулись. Обманулись и разуверились в средствах для наших больших дел. И они, и я вынуждены были уйти через один и тот же выход. Выход в устойчивое для себя. В свою собственную исповеданную грезу и мечту. Они ушли в мечту об обществе единства и могущества. Летописец в мечту о гражданском обществе. В воображенном и желанном все по своей мерке. Там, в земле обетованной все будет нормально! Все! Все!

НЕ СЛЮБИВШИЕСЯ

Здесь, меж вами: домами, деньгами, дымами,
Дамами, Думами,
Не слюбившись с вами, не сбившись с вами...

Марина Цветаева. Эмигрант, 1923

Начну с признания. Я по-разному относился к власовцам лет военых и послевоенных. В освобожденцах, при Гитлере, ценил одно бунт против Сталина. Они занимали меня, как историка. А к невозвращенцам почувствовал гораздо большее. В них тоже ценил бунт. Но глубоко взволновало еще чтото. Взволновала их послевоенная судьба, тронул их неукротимый дух. С ними я сошелся непосредственно. Привязался к ним, всячески помогал. Теперь расскажу о них. Об оставшихся на Западе, о не вернувшихся на родину.

Когда кончилась война в Европе, у власовцев расстроилось все. Исчезло Освободительное движение против Сталина, их главное воплощение. Исчезли его руководители, учреждения, провозглашения. Невозвращенцы заняли место окруженцев и освобожденцев. А место властителей красного и коричневого занял властитель белый.

Военный исход составили именно невозвращенцы. Поскольку лишь они стали настоящими эмигрантами. Поселились за рубежом сознательно и надолго.

Невозвращенцы только остаток недавних освобожденцев, только остаток ранних окруженцев и угнанных в Германию советских людей. На белом Западе их уцелело совсем немного. Ведь нацистским Холокостом евреев и неевреев дело не кончилось. Произошла еще одна бойня. Новая бойня обрушилась на нееврейских выходцев из СССР. На этот раз ее учинили не фашисты. Учинили союзники в войне против фашистов. Осуществили в конце войны и сразу после победы.

США и Великобритания передали СССР два миллиона советских граждан. Они попали в Свободный Мир с падением коричневого царства. Англосаксы выдали их на произвол советских властей, обрекли на жестокую расправу в ГУЛАГе. Выдали тайно, насильно, беспощадно. Еще три миллиона советские власти вернули сами. На ту же расправу.

Невозвращенцы испытали тройное несчастье. К концу войны неудавшийся брак по расчету с Гитлером. Потом страх насильственной выдачи. Затем давление со стороны США, чтобы заставить служить им в холодной войне. Иными словами: сперва невольные наемники Гитлера, потом гонимые в Свободном Мире, затем предполагаемые прислуги Дяди Сэма.

Вот тутто Дядя Сэм выступил как фараон. Могущественный, жестокий царь. Хотя и царь белый чистый, буржуазный. Но, все равно, фараон. Насильственная выдача невозвращенцев меня ужасала и приводила в бешенство. Я воспринял ее как еще один признак нашего варварства, всемирного дикарства нашего времени. Ощутил, как еще одно чудовище наряду с Тридцать Седьмым Годом, Холокостом и апартеидом, наряду с Хиросимой и зверствами Японии и Мао. Винил и себя за это чудовище, за участь уцелевших.

Десятилетие после войны еще более опустошило невозвращенцев. Напугало. Ожесточило. Источило душу. Источило связи с духом родины и духом вселенским. Если старорежимный исход отчасти расцвел на Западе, у исхода военного расцвета не получилось. Никакого расцвета.
Я общался с невозвращенцами в Мюнхене. Помню их крайнюю неуверенность, растерянность. Неуверенность от каждодневного ожидания беды. От отсутствия пищи для ума и души. От недостатка еды и одежды. Без денег и жилья, почти все они содержались в лагерях Объединенных Наций, в невзрачных лагерях для перемещенных лиц. Жили с поддельными бумагами. Каждый раз шли на обман, чтобы избежать насильственной выдачи.

Невозвращенцы терялись в Свободном Мире. Терялись в чуждых нравах, незнакомых языках. Терялись, не имея навыков жизни в изгнании. В раздорах, взаимной нетерпимости, доносах. Жили, как в столбняке, от обвинений разведчиков и чиновников. Американских, немецких, советских. Ты коричневый преступник! Ты красный шпион! Или явный фашист, или коммунист, а может быть, просто подонок, никчемный, никому не нужный.

Тем не менее в Мюнхене сделали попытку преодолеть разрозненность, избавиться от опустошенности, одиночества. Она взволновала, захватила меня. Эту попытку предприняли обезглавленные остатки ядра Освободительного движения военных лет. Они создали Союз борьбы. Союз борьбы за освобождение народов России. СБОНР.

И СБОНР стал новым ядром. Ядром политической общины послевоенных власовцев. Сам Союз борьбы превратился в политическую партию, под знаменем мечты Власова. Воплотился в крупнейшую партию невозвращенцев. А, может быть, и всей России за рубежом. Тысяча членов. Во главу угла СБОНР ставил подпольную борьбу. Борьбу против Сталина на родине. Члены СБОНРа искали встреч с советскими гражданами за границей. Иногда проникали в СССР. Распространяли воззвания. Проводили беседы. Старались завербовать новых членов, сторонников.

Не раскрывая своих намерений, СБОНР создал в Мюнхене Русскую Библиотеку. Впоследствии ее основатель, Николай Троицкий, напишет в своих воспоминаниях, что библиотека должна стать центром моральной поддержки... Там проводили чтения, устраивали встречи, представления, отмечали праздники. Затем СБОНР создал нечто более основательное, таким же образом и там же в Мюнхене. Создал крупное научное заведение Институт по изучению истории и культуры СССР.

Руководителями СБОНРа оказались люди не именитые. Уроженцы глубинки, из семей простых смертных. Почти все русские, обрусевшие украинцы и белорусы, православные. И по занятиям своим тоже однородные. Почти все были из технической интеллигенции, из близких к ней военных. Или собирались влиться в нее по окончании вуза. По большей части люди цельные, без внутренней раздвоенности или разнообразия. В большинстве своем молодые, иногда даже буйные.

Я познакомился с дюжиной руководителей СБОНРа. Помог им связаться с Западом, с чиновниками, издателями, учеными. Помог в становлении Института.

Институт не забыл моего участия. В отчете о первых пяти годах работы Института из несотрудников упомянут только я: Необходимо отметить, что весьма близкое участие в организации института принимал ныне преподающий в <Брандайзском> университете проф. Дж. Фишер. А некий социолог дал нелестную оценку раннего Института. В его работе (Ч.Т.ОКоннелл. Мюнхенский институт по изучению СССР. Зарождение и социальный состав.
Питтсбург., 1990) приведено одно из свидетельств, в котором я назван духовным отцом этого заведения. Вот эта улица, вот этот дом, вот эта ПООМОЩЬ, что я влюблен!

К делу невозвращенцев я привлек родителей. Мать много помогала им. В Мюнхене Маркуша Берта Яковлевна Фишер (18881977) стала представлять IRC, Международный комитет спасения. По всему миру эта частная организация содействовала беженцам от коммунизма. Мать уговорила Комитет заняться ими. Отец, Луи Фишер (18961970), издал книгу их рассказов об СССР: Тринадцать бежавших. НьюЙорк., 1949.

Деятельность Союза борьбы объединила людей, принадлежавших к власовцам при немцах. Послевоенная община просуществовала не долго. Лет шестьсемь. Произошел раскол в руководстве Союза, среди членов и сочувствующих. Раскол по вопросу вовсе не новому. Как сохранить независимость? В коей мере сотрудничать с жестким фараоном? В коей мере жить и бороться на его деньги? Во время войны средством был Гитлер, и вопрос стоял о нем. Теперь встал о Дяде Сэме.

В Мюнхене на меня произвели впечатление три невозвращенца, не вполне связавших себя с белым фараоном. Расскажу о каждом.

РУКОВОДИТЕЛЬ

С самого начала один и тот же человек руководил СБОНРом и Институтом. Он был председателем руководящего совета Союза борьбы за освобождение народов России. Был директором Института по изучению истории и культуры СССР.

Николай Александрович Троицкий. Русский. Родился в 1903 году в глуши Симбирской губернии. Родители крестьянка и церковнослужитель. По окончании вуза работал инженером-строителем, архитектором. Будучи беспартийным, занимал ответственные должности в Москве в проектных и научных учреждениях. Перед арестом в 1937 году был заместителем Ученого секретаря Академии архитектуры СССР. Сидел в московских тюрьмах. Затем до войны работал как писатель в детских журналах и для эстрады (из краткой автобиографии 1949 года).

Воевал рядовым в Красной Армии. Прошел немецкие лагеря для военнопленных. Вступил в Освободительное движение. Получил чин младшего сержанта. Стал одним из видных пропагандистов. Был близок к Власову. Участвовал в составлении Пражского манифеста. После войны, в распрях эмигрантов по Пражскому манифесту отстаивал идеи февральской революции. Отстаивал и установки западных социалдемократов.

В Мюнхене он произвел на меня впечатление прирожденного руководителя. Огромная работоспособность. Сосредоточенность. Решительность. Ловкость. Боец от природы. Воин с затаенным святым гневом. Он был высок и худ, как жердь. Обычно суховат и замкнут. Часто настойчив и требователен. Иногда резок. (Выделенные слова я взял из его рассказов).
Троицкий поставил перед Институтом две цели. Одна цель свободная корпорация научных работников и специалистов, эмигрантов из СССР... (по тексту упомянутого отчета о работе Института). Цель другая разоблачить красного фараона, раскрыть глаза Запада, рассеять туман неведения белого царства о красном.

На самом деле не была достигнута ни та, ни другая. Институт вряд ли оказал влияние на Свободный Мир. И полной независимости никогда не было достигнуто. Вначале, впрочем, присутствовало не мало самостоятельности. Но имело место и противоположное. Центральное разведовательное управление США сразу же вмешалось в дела Института. Сперва он получал незначительные средства. Постепенно пособие увеличивалось. Вместе с этим росли и требования.

Троицкий не пошел на безоговорочное сотрудничество. Пошел только на полусотрудничество. Отстаивал свободу и независимость сотрудников от представителей ЦРУ. Человек волевой и властный, он часто вступал в столкновения с американскими чиновниками.

Представители ЦРУ в Институте ценили его как руководителя. Но сам он казался им резким, напористым, неуступчивым. Терпели его по необходимости. В конце концов их терпение лопнуло. Через пять лет ему предложили оставить должность директора. После отставки Троицкий направил открытое письмо общему собранию сотрудников Института. В частности, писал: Вмешательство спонсора Американского комитета... привело к нарушению принципов как и исследовательской, так и внутренней организации этого, чисто академического, учреждения.
Конец руководителя совпал в Институте и СБОНРе. В обоих учреждениях роковым стал вопрос независимости. Большинство ядра невозвращенцев пошло в наем, подчинилось белому фараону. Руководитель не согласился. Он вышел из СБОНРа, покинул Институт.

ЗНАТОК

Другой значительной личностью был мыслитель и писатель, знаток СССР, Абдурахман Генасович Авторханов. Чеченец. В 1908 году родился в Терской области России, в ауле близ Грозного. Отец плотник.

По образованию историк. Выпускник знаменитого московского Института красной профессуры. Особенное внимание уделил русской истории. Партийный работник в Москве и Чечне. Пять лет отсидел в советских тюрьмах. Не воевал, перешел линию фронта, будучи штатским. Служил в восточном пропагандном отделе немецкой армии. Участвовал в трех освободительных движениях: северокавказском, мусульманском, российском. На первом месте до сих пор стоит дело Чечни, народов Северного Кавказа.

После войны защитил докторскую диссертацию в Германии. Получил степень доктора политических наук. Стал крупным знатоком советской политики. Написал ряд книг, переведенных на многие языки. Авторханов оказался исключением среди невозвращенцев. Проявил себя писателем образованным, начитанным, свободно мыслящим. Только он, по-моему, стоял на мировом уровне.

В царстве белого фараона он прижился. Прижился гораздо лучше, чем Троицкий. В течение чуть ли не трех десятилетий сохранял профессуру. Преподавал в Школе офицеров-разведчиков американской армии недалеко от Мюнхена. Но с белым фараоном даже Авторханов не поладил полностью. Часто возмущался притеснениями на работе, в жизни.

Вот один пример, взятый из воспоминаний Авторханова о середине 50х годов. Как он пишет, его поджидал новый повод для возмущения: мне сообщили, что у американцев есть такая удивительная машина, которая безошибочно устанавливает, говорит ли подследственный ложь... детектор лжи. Подвергнуться испытанию на этой машине он согласился лишь через год. Но с машиной ничего не получалось. Тогда он заявил своему начальнику: если моя работа в этой школе зависит от моего согласия на продолжение проверки на детекторе лжи, то он может уволить меня сейчас же (А.Г.Авторханов. Мемуары. Франкфурт-на-Майне., 1983).

ПРОПОВЕДНИК

Главный заступник и распространитель власовской веры Дмитрий Демьянович Падунов (19101993). Русский. Вырос в казачьей станице на Кубани, в нынешнем Краснодарском крае. Родители крестьяне. Кончил химический факультет МГУ. Остался преподавать. Беспартийный. В СССР не сидел.

На войне попал в плен. Преподавал во власовской школе пропагандистов в местечке Дабендорф под Берлином. Там написал свою первую работу за подписью КапитанГалкин. О ней я уже говорил. Тут речь пойдет о другой. (И ту, и другую я обнаружил в фонде Троицкого в Государственном архиве Российской Федерации).

Вторую работу Падунов написал, уже став невозвращенцем. Она вышла за той же подписью в журнале власовской партии: Капитан-Галкин Дм. Идеологическая доктрина Освободительного движения. Борьба. Мюнхен: СБОНР., 1949. Июньиюль.

Пересмотра мировозрения 194345 годов не произошло. Мюнхенский труд мало отличался от дабендорфского. Новая работа отражала старую мечту. Опять-таки властный строй на освобожденной родине. Опять-таки главенство благоденствия, державности, общности. Падунов подчеркнул сохранение истин военных лет.

...необходимо было <теперь> разработать широкую идеологическую доктрину, в которой каждый участник Освободительного движения народов России <во время войны> смог бы увидеть свои взгляды, какими они были и какими стались... Короче говоря, нужно было воссоздать духовную сущность Движения такой, какой она была...

Кое-что проповедник добавил. Намекнул на сближение со Свободным Миром, с Дядей Сэмом. После войны власовцы несколько смягчили отношение к капитализму. Даже выделили его в своих замышлениях освобожденной России. Положительно отнеслись к некоторому огосударствлению капитализма. Трудно сказать, как люди будущего назовут эту формацию; однако, ее содержание (наличие командных высот народного хозяйства в руках всей нации, а не отдельных частных лиц) довольно точно передается названием народный или национальный капитализм.

Одобрили подъем благосостояния простых смертных, вовлечение их в буржуазно-демократический порядок. Называли эти изменения социал-демократическими. Других намеков на сближение со Дядей Сэмом не видно. Более того, власовцы все еще отвергали образ жизни Запада.

Во всех странах люди... напряженно и со страхом думают о характере того нового, что должно родиться в результате эволюции капитализма. Людьми утеряна уверенность в завтрашнем дне... <Одна> составная часть кризиса современного человечества заключается во всеобщем осознании духовной обедненности современной жизни и нравственной деградации современного человека.

Впрочем, вопрос о сотрудничестве скоро утерял остроту. В конце 50х годов картина изменилась. Разбрелось сбонровское ядро. Разбрелись рядовые невозвращенцы. Остаток мятежников рассеялся по всему свету. Мало что уцелело от живой общины, от мечты единства. Невозвращенцы ушли от опеки Дяди Сэма.

Я тоже не сошелся с фараонами. Но у меня все произошло не так скоротечно. Мой уход растянулся на много лет. И, конечно, робость чужака и ужас очевидца не то, что страх смерти, бремя гнета, тяготы бесприютности. В пятидесятые годы, однако, получилось примерно то же самое.

От Гитлера я ушел раньше всего. Дело в том, что в 1931 мать послала нас в Берлин. Думала, на длительное время. Брат Витя и я поселились у друга родителей. Пауль Массиг (19031979) был немецким коммунистом. Ученым и общественным деятелем, партийным работником и советским разведчиком. При Гитлере Пауля посадили. Потом он вернулся на подпольную работу. Затем отошел от коммунизма. На всю жизнь остался нашим большим другом.
Жизнь с ним казалась мне раем. Всегда приветливый и внимательный, душевный и вдумчивый. Рай казался вечным. Случилось не так. В Берлине воцарился ад. Все больше распоясывались фашисты. Коричневые одноклассники насмехались надо мной, орали: еврей вон! Витя и я бежали из Германии. Бежали на следующий день после того, как Гитлер захватил власть. Бежали от ужаса. Потеряли приют райский.

После войны не раз посещал Берлин. Западную часть города, не красную. Гостил у архитектора, одного из нашей побратавшейся тройки бывших москвичей. Позже встречался с другим, кинорежиссером. Общался с его старшим братом, моим дружком в довоенной Москве и многолетним главой разведчиков ГДР. Сотрудничал в фильме об их младшем брате: Время которое остается. Вос